Любая власть сохраняет устойчивость в определенном диапазоне условий. Любая власть опирается на насилие и в то же время любая власть стремится к максимальной легитимности. То есть, возникает баланс между доверием к власти и страхом перед ней. Страх перед насилием всегда должен подкрепляться готовностью к подчинению без насилия.

Конечно, нет абсолютного доверия и нет абсолютного страха. А вот нулевой отметки эти чувства достигнуть вполне способны. И если пропадает доверие, то никакой подъем насилия и террора его уже не заменит. Система общество-власть входит в нестабильное состояние, которое (как правило) заканчивается ее крахом.

Правда, есть варианты, при которых систему можно вернуть к балансу, восстановить доверие и восстановить легитимность. Варианты известные и старые, как мир. В основном это манипулятивные практики: ответственным за террор объявляется какой-то государственный институт, его показательно ликвидируют, сбрасывая на него всю накопленную социальную энтропию, чем восстанавливают доверие.

Из недавней истории можно привести пример Советской России, когда группа Сталина, победив в аппаратной борьбе вначале группировки, продвигавшие проект Мировой революции, затем группировки, имеющие отличные от сталинской проекты построения социализма в отдельно взятой стране, была вынуждена развязать террор против проигравших. Других более травоядных способов на тот момент просто не было — и революционная ментальность, и дефицит времени требовали быстрых решений. Но террор — это воронка, которая быстро затягивает и из инструмента очень легко может превратиться в цель. Поэтому вторая волна террора была направлена уже против тех, кто был инструментом первой волны, но решил получить политическую субъектность. (Кстати, это стоит помнить медикам, которые сейчас ощущают себя богами и активно продвигают себя в качестве вершителей судеб мира. Когда «эпидемия» перестанет быть актуальной, именно медиков бросят на растерзание толпе, обвинив их во всех ужасах творящегося сейчас террора)

Поиск виноватых и возложение на них ответственности — практически безошибочный метод восстановления ушедшего в ноль доверия. Править исключительно страхом можно — но недолго. Когда страх перед террором власти становится больше страха смерти, человек всегда включает единственный неотчуждаемый никем собственный ресурс — он и только он решает, как он умрет: как раб или как свободный человек. Перестав бояться смерти, человек становится неуязвимым для террора власти. Это и предопределяет конечность террора как метода управления.

Сегодня путинский фашизм оказался именно в этой ситуации: легитимность режима катастрофически рухнула. И дело не в фильме Навального, дело в общей тенденции, которая разрушала доверие к гангстерам, воспринимаемым за государственных мужей. Сегодня уровень доверия можно оценить как совершенно катастрофический. Опросы ВЦИОМ, ФОМ, Левады после погрома, который был устроен в социологии, и после прямых угроз в адрес «неправильных» результатов просто нет никакого смысла принимать за реальные — совершенно неизвестно, каков уровень «правильных» корректировок.

Решение ищется в нагнетании террора, но его эффективность сомнительна как с точки зрения управляемости (госинституты в криминальном насквозь государстве пронизаны жесточайшей коррупцией, а потому способны в основном на имитацию деятельности, и кроме того, нужно отдавать себе отчет в низком профессиональном уровне даже террористических структур. Тот же случай с молодецким лоу-киком по беззащитной женщине в Петербурге. Сам факт того, что схваченного протестанта пришлось тащить несколько сот метров, говорит об отвратительной логистике — банально не смогли подогнать автозак. Усталость ОМОНа точно так же говорит о том, что руководство зондеркоманд либо понятия не имеет о необходимости оперативных замен карателей в первой линии, либо не в состоянии их обеспечить).

В общем, террор по своим возможностям конечен, а поддерживать его можно только повышением градуса, уровня и масштаба. Что упирается в низкие возможности самого гангстерского режима Путина. При этом первая же «трещина» в способности власти поддерживать террор немедленно вызовет энтузиазм протестующих.

Перед режимом остро стоит вопрос легитимности. Ее возвращение возможно — но с этим нельзя тянуть, а «сакральная» жертва должна быть достаточно убедительной. Перед режимом в целом уже стоит вопрос (и дальше он будет только обостряться) — кого можно «сдать», чтобы вернуть хотя бы манипулятивным образом доверие хотя бы части населения. Причем чем дальше проблема будет затягиваться, тем более высокие ожидания будут сопровождать эту самую «жертву». Закончится это тем, чем закончился и 1917 год, когда ответственным за катастрофу было назначено первое лицо (хотя и этого в итоге оказалось мало).

Откровенно говоря, я не вижу перспектив у нынешнего режима. Не потому, что мне этого хочется (хотя, конечно, очень даже), а потому что нет никаких объективных для этого предпосылок. Он не понимает, чего хочет и что будет делать — то ли трансформироваться, то ли держать позиции зубами. Любой сценарий создает риски, а выбрать из них наименее угрожающие режим не в состоянии. А потому стратегия — не делать ничего, плыть по течению. Террор из инструмента превращается в цель. Что, конечно, и предопределяет его неизбежный коллапс.